Родился я в 1938 году в деревне Княжево Валдайского района. Сейчас это Новгородская область, а тогда была Ленинградская. Деревня наша большая, справная - насчитывала около 120 дворов. В каждом дворе большая семья. У моего деда, Никиты Дмитриевича, и бабушки Аграфены было шестеро сыновей и дочка. Почти все сыновья с невестками жили одним двором. Поэтому в хлеву было 6 коров, 6 лошадей, свиньи, птица. Колхоз тоже был не бедный: много скота, пашни. Красота кругом - необыкновенно чистые сосновые боры, лиственные леса, ельники, речушки, озера. Ягод, грибов - море. 

У моей мамы, Александры Ивановны, было 12 детей. Но выжило всего трое: старшая сестра Валя, я и уже послевоенный последыш Анатолий. Работали мать с отцом в колхозе исправно. Отец, Петр Дмитриевич, даже передовиком был, велосипедом его премировали. А что такое велосипед в те годы? "Мерседес" по- нынешнему. На этот велосипед он у одного городского даже выменял большой, хороший дом. 

Жили мы себе, поживали, худого не ждали. Но кто-то в далекой Германии счел, что жить хорошо нам не положено. 

Началась война. Я, конечно, мало чего помню из тех лет, но были яркие события, врезавшиеся в память, были рассказы матери и старшей сестры Вали. Жизнь с началом войны изменилась сразу и кардинально. Ушли на фронт отец и его братья. А дед, у которого сразу оказалось 6 коров и 6 лошадей, принадлежавших его сыновьям, был арестован, как кулак. Мама плакала, думала - все, не вернется. Одна осталась за кормилицу в семье. Но деда продержали три месяца в тюрьме и выпустили без объяснений. Скот, конечно, отобрали. 

В отчем доме поселилось еще 3 семьи наших родственников из захваченных фашистами сел. Каждый день человек 12 садилось за стол. А на столе, в лучшем случае, картошка с грибами и капуста. К весне подъели и это. Шли на колхозные поля, искали неубранные клубни. Из мороженой картошки мать пекла оладушки. Они были съедобны только горячими, потом застывали в синеватый камень. Собирали на полях пестыши, обдирали их и добавляли в муку, если мука была. Рвали охапками так называемые дудки. Грызли сладковатую мякоть. Потом ели заячью капусту, щавель. 

От больших дорог деревня Княжево очень удобно спряталась в лесах. Единственная дорога, ведущая к нам, упиралась в узенький мостик через довольно широкую реку. Лошадь по нему проедет, а машина и танк нет. Поэтому фашисты обошли Княжево стороной. Это на земле. Зато в небесах то и дело проносились стаи железных птиц, направляющихся к Демянску. Изредка вспыхивали воздушные бои. В первые годы войны перевес был на стороне фашистов.

Дед вырыл для большой семьи несколько надежных убежищ. Одно в стенке глубокого оврага. На дне оврага неумолчно журчал ручей. Глубокий лаз перекрывали ветки черемухи, уцепившейся за край оврага. В таком убежище можно было прожить много дней, не опасаясь мучительной смерти от жажды. Возле дома дед выкопал еще один окопчик, спрятав его под развесистой вербой. И вот однажды над деревней тревожно зазвучал железный голос сигнального рельса. Кто-то отчаянно бил железом по железу, извещая о воздушном налете. Следом за мамой мы помчались в убежище под вербу. Мама с Валей успели туда нырнуть. А я запутался в картофельной ботве, растерялся, заревел. И тут прямо надо мной пролетел фашистский самолет. Низко-низко. И я ясно разглядел и летчика с его длинной физиономией, и ухмылку его. А вокруг меня вдруг запели какие-то птички, а земля поднялась фонтанами вверх. "Сынок, ложись, - закричала мама. - Падай в борозду". Я, оледенев от страха, упал и вжался в землю. Самолет пошел на второй круг. Но тут из-за облаков вынырнули два наших истребителя и вцепились в фашиста. Они не дали ему ни одного шанса уйти. Задымился фашистский самолет и рухнул где-то за лесом. Мы закричали: "Ура!", но тут же увидели, что крыша нашего сарая, крытая соломой, дымит. Как птица, взлетела Валя на эту крышу. Солома пока еще горела, как бы свечками, в тех местах, где ее пробили зажигательные пули. Мы подавали Вале землю, и она засыпала эти свечечки. Потушили. А в деревне от зажигательных пуль сгорело много домов. 

Был еще случай, когда в двух километрах от Княжево, в лес на поляну, сел подбитый советский самолет. Летчик остался жив, но был ранен. Ранен и стрелок-радист. Летчик по запаху дыма определил близость деревни и добрался до нас. Здесь его встретили очень доброжелательно, дали большие санки, на которых он приволок в деревню своего напарника. Недели две его лечили и быстро поставили на ноги. Хотя и не было каких-то лекарств, но народные средства тоже действенные. Все знали, что в деревне раненые летчики, но никто не донес и не выдал. А летчикам хотелось улететь к своим. И самолет можно было бы починить, необходимо было заменить только одну какую-то деталь. Какую, я не знаю. Да и никто не знал у нас в деревне, что мы понимали в самолетах? Но выход нашелся. Провели летчика наши люди тайными тропами в Валдай. И мастеров нашли, и деталь выточили. Но как вытащить самолет из леса? В деревне нет ни одной лошади. Один бык. Вот его и впрягли, а рядом подпряглись люди. Таким путем вытянули самолет к широкому полю. Взлетел он, покачал крыльями - "спасибо, ребята" и улетел.

А фашистские самолеты все летели и летели над Княжево. Деревня не представляла для них никакого интереса, но озорства ради или для острастки они нередко прошивали улицы и дома трассирующими очередями. Один раз сбросили бомбу. И она, не разорвавшись, застряла в стене одного из домов. Ее выпилили с куском стены и обезвредили только после войны. И люди, жившие в этом доме, наконец-то избавились от каждодневного страха. 

В Княжево всю войну работала начальная школа. Но писать-то было не на чем и нечем. Но голь на выдумку хитра. Бумагу мы нашли в одном сарае, отведенном под склад. Там с довоенных времен хранились бумажные мешки с цементом. Их-то мы и рвали, безжалостно вываливая цемент, а потом делили бумажные клочки между собой. Чернила варили из свеклы. Свеклу протирали, обдавали горячей водой, выжимали сок, и получались красные чернила. Ручки у многих сохранились с довоенных времен. Но все равно их не хватало. Однажды я нашел в лесу красивую палочку с красным наконечником. 

- Будет у меня отличная ручка, - обрадовался я. Принес домой, хвастаюсь маме и Вале, трясу этой палочкой над десятилинейной лампой. Тут, на наше счастье, наш бригадир зашел. Он фронтовик, раненый. Увидел мои манипуляции над лампой, в два прыжка перелетел через комнату, вырвал у меня палочку и швырнул к порогу. Бахнуло так, что дверь вон. Оказывается, нашел я взрыватель, и мы должны были все погибнуть. А мой друг Леха, бросив в огонь такую же палочку, лишился глаза и пальцев на правой руке. Он, кстати, сейчас тоже в Волосовском районе живет. 

Военное время и для детей было полно лишений и страданий. Мама - добрейшей души человек - отдавала последний кусочек нам, детям. И очень страдала от того, что мы постоянно недоедаем. Носить тоже было нечего. Одежда пообтрепалась, стала мала, а заменить нечем. У нас с Валей сапоги были одни на двоих. Кто первым обуется, тот и гуляет. И мы, конечно, с нетерпением ждали, когда же, наконец, придут наши. "Сарафанное радио" всю войну работало очень хорошо, люди всегда знали, где наши войска. Ждали, ждали, ждали… И когда наконец наши пришли, люди радовались, плакали от радости. В каждом доме ждали своих воинов. Но вернулись далеко не все. Из сыновей деда и бабушки вернулись только мой отец и его брат, Сергей. Сергей служил в морфлоте, корабль его разбомбили, и он 30 с лишним часов находился в холодной воде. Вернулся домой больным и скоро умер. Иван пропал без вести, Александр был ранен, и умер в госпитале в Ленинграде. Отец воевал на Ленинградском и Волховском фронтах. Здоровье тоже было подорвано, и в 1955 году он умер. 

Школу в Княжево закрыли, мы стали ходить за 3,5 километра в Яжелбицы. Шли лесом, через овраги. А в войну и после нее волков развелось - тысячи. То и дело резали скот, могли и на людей напасть. Идем однажды в школу, спускаемся тропинкой к оврагу, а на другой стороне здоровенный волк с аппетитом поросенком закусывает. Мы закричали. Он на нас поглядел - чего, мол, мешаете - вздохнул, забрал свою добычу и пошел искать более спокойное место. Раз в две недели люди деревни собирались, брали в руки всякие колотушки, военные каски и всю ночь ходили по лесу, колотили железом по железу, отгоняя волков. Кричали, визжали, пели. На полмесяца покоя хватало, а потом опять: то собаку утащат, то теленка зарежут. Вот такие были послевоенные осложнения в нашей жизни. 

Когда отец умер, я школу бросил. Маме моей, дорогой Александре Ивановне, не вытянуть было семью одной. Пошел в колхоз. И дали мне лошаденку, какой-то монгольской породы. Маленькая, лохматая, злая. Лягалась, кусалась. Подойдешь к ней со сбруей, она уши прижмет, глаза прищурит и, мгновенно развернувшись, бьет задними копытами. Усмирить ее можно было только с помощью кусочков хлеба с солью. Обожала это лакомство. Только пока жует и можно было как-то к ней подступиться. Работал я и прицепщиком, и комбайнером. Рано повзрослел. Не будь войны - все было бы иначе. Не опустела бы наша деревня Княжево, разом потеряв почти всех мужчин, не стремилась бы из нее убежать молодежь, с детства познавшая тяжелый труд на земле. 

Недавно мы с женой, Ниной Владимировной, побывали в Княжево. Да какое Княжево, лес там растет. Правда, отцов дом еще стоит, но и в нем уже никто не живет. А места-то чудесные.

Мое военное детство было таким же, как у миллионов других мальчишек и девчонок - голодное, тяжелое, страшное. И только наша Победа, наша Великая Победа, избавила от этих напастей следующее поколение. Для моей семьи самый светлый праздник - День Победы. Низкий поклон от детей войны ее ветеранам! И вечная память тем, кто погиб, защищая нас. 

Рассказал В. Еловиков, д. Захонье

Записала Н. МИХИНА, Фото В. Егорова и из семейного архива